Антоний и Клеопатра
О том, кто обращался к шекспировской пьесе на драматической и оперной сцене, в кино, пишут целые статьи. Сам он обратился к Плутарху и в первом десятилетии XVII века создал свою трагедию. Опубликовали ее только в 1623 году, но, как считается, премьеру сыграли уже в 1608-м (сведений о других ранних постановках, увы, не сохранилось) в лондонском «Энтертейнмент стейшонерс холл».
По-русски «Антоний и Клеопатра» заговорили спустя двести с лишним лет — в 1840 году первый перевод вышел в Приложении к «Репертуару Русского театра», а на сцене ее увидели еще почти через полвека — в 1887-м в Малом театре, но на подмостках Большого. Потом в России многие брались за этот материал, но у нас до сих пор одним из самых запомнившихся остается спектакль вахтанговцев (режиссер-постановщик Е. Симонов, режиссер С. Кантур, композитор — Л. Солин, за постановку танцев отвечал М. Лиепа — играли в переводе Б. Пастернака), впервые показанный 3 сентября 1971 года и в 1980-м переведенный Е. Симоновым и Л. Пчелкиным в формат телеспектакля.
В книге «Работаю актером» Ульянов вспоминал, что «Симонов решал спектакль, и пластически и образно, как арену римского цирка, на которой идет игра, кровавая и беспощадная. В декорации, превосходно придуманной И.Г. Сумбаташвили, это было выражено очень четко и эффектно. На сцене — арена и амфитеатр, выполненные из какого-то серого металла. Возникало ощущение замкнутой, мрачной западни, из которой нет иного выхода, кроме резни не на жизнь, а на смерть. Как у гладиаторов. Сценический образ римского цирка раскрывал главный замысел спектакля: Антоний и Октавиан — два противоположных мира. И места им двоим на этой арене жизни нет. Один должен уничтожить другого». В этом мире сыграл удивительный ансамбль — М. Ульянов (Антоний), В. Лановой (Октавий Цезарь), Ю. Борисова (Клеопатра), Е. Добронравова (жена Антония и — сестра Цезаря), Н. Русланова (в роли прислужницы Клеопатры Хармианы), И. Толчанов (Предсказатель), А. Галевский (Эрос).
Лановой сыграл волевого, жесткого правителя, убежденного, как сам он говорил, что «высокая цель оправдывает средства» — и его подтянутость вкупе с горделивым «римским» профилем пришлись тут как нельзя кстати. Антагонист-Антоний был иным — более приземленным, но оттого более открытым и более уязвимым. Ульянов писал, что лепил образ своего Антония как «человека напряженного чувства», который «весь сосредоточен на себе, на своей всепоглощающей любви к Клеопатре, на своих размашистых и безудержных страстях». Недаром любят вспоминать одну сцену прощания, когда он бросает вслед Клеопатре нож, и тот должен вонзиться в декорацию. Как-то актер промахнулся — нож попал в ведро, залившее сцену водой, но Ульянов ничего не заметил. А в Клеопатре Ю. Борисовой (кстати, Ульянов, с которым они много вместе сыграли, считал ее «лучшей партнершей») сплелись порывистость, гордость владычицы с обезоруживающей женственностью и — с трагизмом, выведшим эти грани в другое измерение, просто в человеческое, когда она теряет любимого.
Власть у каждого персонажа трагедии — своя. Цель, амбиция, рычаг — для Цезаря, природная сила — для Антония, становящегося бессильным перед властью женских чар, — эта власть разными гранями обыграна каждым героем. Как и другое важное тут понятие — «покорение» с его производными, кому-то покориться, кому-то покорять.
Симоновский спектакль вехой вписался в театральную эпоху. Ю. Рыбаков, вспоминая товстоноговского «Короля Генриха IV» (1969), заметил, что до него долго не было значительных сценических трактовок великого англичанина, и вдруг «появляется «Ромео и Джульетта» в постановке А. Эфроса, потом выходят «Антоний и Клеопатра» Е. Симонова, «Гамлет» Ю. Любимова, А. Эфрос ставит «Отелло».
Колорит древней истории, где соединились и противостояние внутри Римской империи, и противостояние западной и восточной культур, драматизма которому придает любовный сюжет — хитросплетение конфликтов, помноженное на шекспировский слог, заставляет снова и снова режиссеров возвращаться к этому тексту. Недаром П. Брук, предложивший собственную интерпретацию в 1978-м, писал вообще о пьесах Шекспира, что его «художественная ткань состоит не из ряда идей, что почти всегда связано с «авторским» началом, а из серии импульсов, которые могут быть по-разному интерпретированы» и что «признаком реальности этого мира является то, что в нем любое отдельное слово, строчка, действующее лицо или событие может иметь не просто большое, а безграничное количество интерпретаций». И интерпретаций этих, даже если просто перечислять постановки — очень много. У нас, например, в 2006-м К. Серебренников с драматургом О. Богаевым показали в «Современнике» свое прочтение (Антоний — С. Шакуров, Цезарь — И. Стебунов, Клеопатра — Ч. Хаматова). «Антоний & Клеопатра. Версия» — произведение уже по мотивам Шекспира, а на сцене недвусмысленно прочитывалось новое противоборство. Востоком стала Чечня. Но это — в скобках, там театр уступал политике.
