Власть тьмы
Когда Б. Равенских приступил к работе над «Властью тьмы», в Малом театре, оставались еще живые свидетели первой прижизненной постановки (1895 г.) автора. Старейшая актриса В.Н. Рыжова, игравшая в том спектакле непутевую, дурковатую Акулину, позднее делилась своими воспоминаниями о том, как Лев Толстой читал пьесу актерам: «С первых же слов, прочитанных им, так ярко и сочно стали вставать перед нами образы действующих лиц, а сцена Анютки с Митричем произвела прямо потрясающее впечатление.
Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима он так разнообразно и так удивительно говорил, что в этом «тае» читались глубокие мысли.
После чтения все закидали его вопросами относительно своих ролей, и он так просто, как-то конфузясь, давал нам яркие черточки, одним словом обрисовывая характер, и сразу становилось ясно, чего он хочет, а главное, что надо, чтобы дать живой образ — живого мужика, а не трафарет».
И вот, спустя шестьдесят лет в Малом ставится произведение великого классика, но роль Акима также оказывается для режиссера исключительно важной. Когда решался вопрос о распределении ролей, Равенских вначале предложил Ильинскому сыграть Митрича, но тот предпочел Акима, хотя и понимал, что справиться с этой ролью ему будет трудно. «Я, представитель так называемого комического амплуа, едва ли не впервые получил возможность попробовать свои силы в драматической роли», — говорил Ильинский.
Другая известная актриса Малого театра Е. Шатрова, которой Равенских предложил сыграть Матрену, в своих театральных воспоминаниях писала, что «роль Акима была поручена И.В. Ильинскому и А.И. Сашину-Никольскому. Вначале репетировал Сашин-Никольский. Репетировал с присущей ему мягкостью, одухотворенностью и… болезненностью. Равенских хотел, чтобы Аким выглядел нравственно и физически здоровым, чтобы свет души его светил ровно, ярко. Сашин-Никольский этим требованиям не удовлетворял: маленький, тщедушный, с огромными печальными глазами, он вызывал жалость. Силы в нем не было. Равенских освободил Сашина-Никольского от роли Акима. Репетировал и играл ее один Ильинский. Время показало, насколько прав был Равенских, отдав Акима Ильинскому».
Это решение было революционным по многим причинам: режиссер спорил со сложившимся амплуа артиста, рисковал, но еще именно эту роль Акима Равенских считал центральной в своей концепции. Тот Аким, которого представлял Ильинский, прежде всего, верил в человеческую совесть, честность и доброту. При этом актер заботился, чтобы бесконечные «тае» не стали назойливой этникой, грубой характерностью, а внешний облик никак не напоминал о лубочном благообразном крестьянине. По мнению Ильинского, это была вера в светлые стороны души, «в то, что они оказывались сильнее, что они, в конечном счете, всегда могли победить. Акиму органически чужды грязь, ложь — все то уродливое, что неизбежно рождается погоней за обогащением, властью».
После премьеры схлестнулись мнения критиков, часть из которых упрекала режиссера в том, что это спектакль не про «власть тьмы», а «власть света». Однако Равенских, делая фигуру Акима главным идейным центром, настаивал на том, что свет, действительно, побеждает. Режиссер говорил, что «воспринял «Власть тьмы» как пьесу поэтическую и хотел рассказать в спектакле о всесилии правды и совести, о вечном стремлении человека к хорошему, о том, что нет такой силы, которая способна растоптать великую духовную стойкость русского народа».
Аким Ильинского не был милым пейзанским старичком. Когда дело доходило до того, что попирались основы морали, он превращался в грозного старца. После безобразной пьяной сцены в избе сына Никиты Аким по-стариковски медленно слезал с печи. Его физическая дряхлость — плечи опущены, ноги, обутые в валенки, волочатся по земле — не мешала ему дать отповедь сыну, повернувшись к которому, он укрупнялся, увеличивался в объеме. Аким гневно обличал сына. Ласковый, приветливый старичок становился неумолимым, жестоким. Он вершил свой праведный суд. И тот же Аким, когда его запутавшийся сын в финале каялся о содеянном — соблазнил и бросил бедную сироту Марину ради богатой Анисьи, был невольным пособником отравления мужа Анисьи Петра, согрешил с Акулиной, дочерью покойного хозяина, закопал прижитого с нею младенца в полу амбара. Аким — Ильинский крепко прижимал его к себе. Над горечью, которая охватывала отца оттого, что совершил сын, все-таки брали верх иные чувства. Аким просветлялся, потому что в Никите пробудилась совесть, свет евангельской истины коснулся сына. «Бог простит», — говорил мудрец. Акиму не было важно, какое наказание в миру ждет сына, что сейчас урядник уведет Никиту и дальше ждет сына каторга, и, бог знает, встретятся ли они. Прощаясь с Никитой навсегда, он в то же время заново обретал своего раскаявшегося сына.
Равенских воспринял текст Толстого как трагическую поэзию народной жизни, в которой есть как безобразие, уродство, так и красота, потребность в ней. Его упрекали в том, что на сцене много красивости, но режиссер сознательно шел на то, чтобы обозначить этот контрапункт. Художник Б. Волков (он же — художник по свету) скорее воссоздал не деревню, а слободку, в которой женщины надевают красивые платья, бросают на плечи дорогие платки. Над зажиточным домом Петра небо в спектакле изменчиво, словно видит все, что происходит на грешной земле. То догорает зимний закат, то видно пасмурное небо в сцене смерти Петра, то лучи заходящего солнца освещают в сцене покаяния Никиту и старика — отца.
Актерский ансамбль Малого театра впечатляет. Матрена — эта макбетовская ведьма на российском ландшафте Е. Шатровой почти простодушна, она не заметила сама, как зло вошло в нее и стало частью ее органики. Матрене, что подсунуть яд, что накормить мужа Акима — все едино. Никита В. Доронина хмелеет от жизни и в прямом и переносном смысле, и путь к отрезвлению окажется тернистым. Основательный Петр Бориса Горбатова, отравленный своею женой, ему бы жить и жить, и Анисья, его жена, жадная до жизни Ольги Чуваеваой, и Митрич, старик — работник Михаила Жарова, много повидавший в жизни, вспоминает только добро и не привык все равно видеть зло, — все эти работы значительны, объемны. Каждый голос в народном хоре слышен. Они почти все во власти тьмы, но они знают, что свет есть.
