Шторм
У моссоветовцев было несколько «Штормов» — первый в 1925 году поставил Е. Любимов-Ланской. Затем в 1951-м (вместе с Е. Страдомской) за пьесу В. Билль-Белоцерковского взялся Ю. Завадский, но особого успеха не снискал. Спустя много лет осенью 1967 года он выпустил третий «Шторм». Надо сказать, если бы не упрямство Завадского, последней — самой удачной — версии могло бы не быть. «Штормом», исторически ставшим одним из символов Театра Моссовета, режиссер намеревался отметить пятидесятилетие революции, получил одобрение сверху — но вот в самом театре поначалу идею эту не приняли: что еще можно сказать в третий раз?.. Как вспоминал Б. Поюровский, затея эта встретила «вне стен театра — иронические улыбки. Внутри — почти бунт… Дело прошлое, но я тоже принадлежал к числу маловеров:
— Ну, кому это сейчас нужно? К тому же без Абдулова, Розен-Санина, Раневской?!»
Но Завадский нашел форму, благодаря которой в застойную брежневскую пору и критика, и публика полюбили революционный «Шторм». Р. Плятт, который в обоих постановках играл старого партийца, интеллигента Раевича, отмечал, что «Обильная пресса… объявила спектакль Завадского подлинно новаторским и при обсуждении юбилейных премьер 1967 года «Шторм» вышел на первое место».
Билль-Белоцерковский, который сперва был матросом на русских и английских торговых судах, затем 8 лет трудился разнорабочим в Штатах, а в 1917-м вернулся в Россию и участвовал в Гражданской войне — написал многонаселенную пьесу-агитку «Шторм» в год смерти вождя (к слову, в 1927-м появится и «Штиль»). Пьесу о новых героях, борющихся с внешними, с внутренними врагами, с тифом. О продразверстке, крестьянах и мещанах. О расстановке сил на новой политической карте и о людях нового общества — словом, о советской жизни, где место подвигу есть каждый день. В те годы театр активно обращался к советской литературе, и кроме В. Билль-Белоцерковского на его сцене появились спектакли по Д. Фурманову, В. Киршону, Ю. Яновскому.
Когда в 1951-м к «Шторму» обратился Завадский, драматург добавил в действие новые эпизоды и героев. Игравшая спекулянтку Ф. Раневская сама придумаласвой текст, и ее героинястала настолько ярким персонажем постановки (говорили, после ее сцены зрители рукоплескали — и потом уходили со спектакля), что комедийный заряд ее роли оттягивал на себя внимание публики и тем самым смещал режиссерские акценты. Такчто Завадский, увы, в итоге ее героиню (чей образ, как пишут, оценил Б. Брехт!) из инсценировки вывел.
Постановка Любимова-Ланскогорассказывала о современном, и сценография это ощущение актуального должна была передать. В 1951-м Завадский стремился уже больше к цельности впечатления, внешние приемы были для него не так важны, хотя без внимания не оставлены. Но полностью он реализует свою идею в постановке 1967-го (с режиссером А. Зубовым и художником А. Васильевым; музыка А. Пирумова, стихи Р. Рождественского), воспользовавшись необычным решением. Если для прославлявшего революционный порыв текста на сцене ждали привязанности к бытовым деталям, то Завадский отказался от всего лишнего — можно сказать, вообще почти от всего. «Пьеса вся замешана на быте, и вдруг — пустая сцена, прочь бороды, валенки. Ни декораций, ни костюмов, ни гримов, только детали… А Завадский видел свое и оказался самым ищущим… среди нас! На премьере… он обратился со сцены к зрителям (и это стало традицией каждого спектакля) и сказал о том, что именно на этом спектакле он не хочет обычного деления» на зрительный зал и сцену, — описывал Р. Плятт. Новый «Шторм», продолжал актер, был очищен «от всего, что отвлекло бы от патетической темы, от страстной революционной ноты… с действием, то возникающем в зрительном зале, то перетекающем со сцены в зрительный зал».
Завадский хотел со сцены показать спектакль-концерт или, как писал М. Любомудров, даже спектакль-митинг. Для этого он максимально сократил дистанцию между актерами и зрителями, а сами артисты выходили теперь практически без грима, и в их костюмах уже новой эпохи были лишь детали той поры пятидесятилетней давности. Плятт поначалу опасался декорационного и костюмного лаконизма второй версии, но Завадский его роли в обоих постановках необыкновенное ценил, говоря, что от первой интерпретации ко второй тот органично перешел благодаря соединению «правды и возвышенной романтики».
О новом «Шторме» Любомудров рассказывал, как «действие возникало из стиха о бойцах, которые «сделали первый шаг», завершалось поэтической строкой — заветом революционного поколения потомкам. Эпизоды чередовались с кинематографической быстротой. Актеры действовали на авансцене в скрещенных лучах прожекторов. Лишь массовые картины занимали все пространство. Завадский стремился приблизить революционную историю к нашим дням, утвердить связь времен и преемственность идеалов». Неудивительно, что вместе с Р. Пляттом, Л. Марковым (Председатель Укома), О. Анофриевым (матрос Виленчук) на подмостки вышло и молодое поколение — в построении коммунизма была занята вся труппа.
