Недоросль
Премьера спектакля состоялась 6 января 1986 года, и с тех пор он прочно вошел в репертуар Малого театра. Первая постановка комедии Дениса Фонвизина «Недоросль» состоялась 24 сентября 1782 года в Петербурге в Вольном российском театре (Театр Карла Книпера).
Фрагмент книги Любови Кулаковой «Денис Иванович Фонвизин. Биография писателя» (Ленинград, 1966):
«Фонвизин работал над комедией около трех лет и сделал больше, чем от него ждали. Укоры его стали еще более меткими, острые слова окрасились гневом и горечью <…>
Первая русская реалистическая комедия стала и нашей первой народной комедией. Так называли ее декабристы. Для Пушкина Фонвизин «из русских русский» не столько по своей биографии, сколько по складу ума и дарования, по великолепному знанию народного языка и поразительно смелому обращению с ним — всему, что позволило ему создать «единственную народную сатиру».
«Все в этой комедии кажется чудовищною карикатурою на русское, а между тем нет ничего в ней карикатурного: все взято живьем с природы и проверено знанием души», — утверждал ту же мысль Гоголь. Гоголь же назвал «Недоросля» и грибоедовское «Горе от ума» «истинно общественными комедиями».
Закончив «Недоросль» в конце 1781 года, Фонвизин прибегнул к уже испытанному им приему: начал читать комедию в частных домах. Успех был огромный. Весной 1782 года пьесу должны были поставить на сцене. Ожидания не оправдались. В мае один из современников с сожалением писал, что из-за незнания ролей актерами комедия представлена не будет. Он называл это действительным лишением для публики, которая уже давно отдает должную справедливость превосходному таланту г. Фонвизина. <…>
Фонвизина было нелегко сломить, <…> он выехал на несколько дней в Москву. Ведя здесь переговоры с театром, Фонвизин и Дмитревский знакомили с комедией московскую публику. Сохранился любопытный рассказ о чтении в доме московского почт-директора Б.В. Пестеля: «Большое общество съехалось к обеду; любопытство гостей было так велико, что хозяин упросил автора, который сам был прекрасный актер, прочитать хоть одну сцену безотлагательно; он исполнил общее желание, но когда остановился после объяснения Простаковой с портным Тришкой об укороченном кафтане Митрофана, присутствовавшие так были заинтересованы, что просили продолжить чтение; несколько раз приносили и уносили кушанье со стола, и не прежде сели за стол, как комедия была прочитана до конца, а после обеда Дмитревский, по общему требованию, должен был опять читать ее сначала».
Итак, «Недоросль» имел успех в Москве не меньше, чем в Петербурге. Театр был рад поставить пьесу, сулившую верные сборы. Этому воспротивился московский цензор. Оставив рукопись комедии брату, Фонвизин вернулся в Петербург. Какой шаг предпринял он, чтобы спасти любимое детище, неизвестно. Может быть, обратился к <…> Потемкину, который, по преданию, воскликнул, прочтя комедию: «Умри, Денис! Лучше не напишешь».
24 сентября 1782 года «Недоросль» был исполнен придворными актерами на сцене Вольного российского театра. Писатель принял деятельное участие в организации постановки: сам выбирал актеров, сам «начитал» роли каждому из них. <…>
В день постановки театр был переполнен. На протяжении всего представления зрители отзывались «беспрерывным почти смехом и рукоплесканиями» и, как было тогда принято, в знак поощрения бросали на сцену кошельки.
«Успех был полный», — с удовлетворением писал через несколько дней Фонвизин содержателю московского театра Медоксу. <…> В Москве «Недоросль» был поставлен 14 мая 1783 года и в том же году напечатан».
Фрагмент очерка Натальи Старосельской «Афанасий Кочетков» из цикла «Библиотека Малого театра» (2003 г.):
Афанасий Кочетков: <…> «Я много лет играю в «Недоросле» Стародума и думаю: Господи, когда же это наконец кончится?! Надоело ужасно, но вдруг на каком-то спектакле пришли на утренник школьники, и по их реакции я неожиданно понял, что в наше время отсутствия каких бы то ни было позиций им интересна позиция этого персонажа, его философия, его размышления. И, уловив это, стал играть как-то по-другому. Я такие вещи мгновенно чувствую, и если у меня, актера, нет четкой позиции, нет твердого понимания, что есть Добро, что есть Зло, — рано или поздно это ощутят и мои зрители, и им станет неинтересно. А если их захватит… что ж, значит, есть надежда…»
Спектакль идет уже много лет, но, судя по словам Афанасия Ивановича, если есть в нем надежда, значит, есть и некий скрытый запас: что-то непредсказуемое внезапно становится важным именно сейчас, сегодня, здесь, обретая новое дыхание. Есть назидательность и назидательность: в нашей смутной реальности почти невозможно предугадать, чем, когда и как именно отзовется в зрителе заложенная в основу классического произведения мораль. Может быть, в этом отчасти и кроется счастье профессии?.. <…>
