Правда — хорошо, а счастье лучше
Фрагмент из книги Ю.А. Дмитриева «Государственный академический Малый театр» (Отечественная драматургия 1967–1985):
«В 1931 году в театре начал работать еще один режиссер — Б.И. Никольский (1892–1962). Сын оперного певца, в 1918 году он поступил в Малый театр во вспомогательный состав, но, когда началась Гражданская война, добровольно пошел в Красную армию. По окончании войны работал в Московском театре юного зрителя, в Центральном театре Красной Армии, откуда перешел в Малый театр. Был здесь вначале ассистентом режиссера, помогал Прозоровскому и Хохлову. В результате добился права на самостоятельные постановки, из которых одна — «Правда — хорошо, а счастье лучше» — вызвала настоящую дискуссию.<…>
Отсутствие настоящей режиссуры отличало и постановку пьесы «Правда — хорошо, а счастье лучше».
Автор статьи, посвященной этому спектаклю, А.И. Березина, писала: «Спектакль этот в полном смысле слова актерский, торжество актерского искусства, и в первую очередь виртуозного мастерства сценической речи, которой в течение полутора веков славится старейший русский театр и без которой немыслимо воплощение образов Островского». <…>
Ставил спектакль Б. Никольский. <…> Исследовательница, изучив суфлерский экземпляр пьесы, пришла к заключению, что режиссер с исключительным вниманием отнесся к авторскому тексту. <…>
Спектакль открыл целый период в истории наших взаимоотношений с Островским, когда мы стали усердно заливать темное царство лучами света и потоками патоки, когда великого сатирика вытеснял со света… утешитель, а трагического поэта заслонил моралист, сохранивший светлую веру в людей и взирающий на них с незлобивой и чуть снисходительной улыбкой; на авансцену вышел тогда простой, непритязательный и очень скромный маленький человек, стойко принимающий удары судьбы в святой надежде, что правда рано или поздно свое возьмет, а не возьмет сама, так случай поможет, — без надежды жить ему было бы невмочь.
В результате в спектакле на первый план выдвинулся Платон Зыбкин, оказавшийся подлинным героем. У исполнителя роли Д.С. Павлова было худое аскетическое лицо, губы сжаты твердо, презрительно, глаза горели ненавистью… <…>
Через голову Поликсены, да и Барабошевой, Платон обращал свои романтические сентенции непосредственно к заполнявшим ярусы театра современным зрителям. Тот факт, что Грознов был когда-то любовником Барабошевой, благодаря чему все кончалось благополучно, в спектакле отходил на второй план. Главное заключалось в том, что мужественный Платон, отвоевывая Поликсену, заставлял смириться ее бабушку. В финале слова Платона: «Вот она правда-то, бабушка! Она свое возьмет» — звучали гораздо убедительнее, чем слова Барабошевой: «Ну, миленький, не очень уж ты на правду-то надейся!» Становилось ясно, что Платон выиграл сражение, не поддавшись пошлой мещанской морали. <…>
Мавру Тарасовну Барабошеву играла Е. Турчанинова. Она «двигалась степенно и величественно. Роняла слова негромко, знала: все равно услышат, подчинятся ее решениям. Голову держала откинутой назад; далеко не всех встречающихся ей на дороге и почтительно кланяющихся людей она видела». Но этому образу недоставало сатирической силы. Сама актриса по этому поводу говорила: «Если раньше я подчеркивала в ней только самодурство и властность разбогатевшей купчихи, то теперь стремилась показать и ее житейскую мудрость». <…>
В роли Фелицаты выступала В. Рыжова. В ее исполнении старая нянька излучала какой-то внутренний свет. Это был свет доброты, безграничной преданности своей любимице, ради которой Фелицата могла пожертвовать жизнью; защищая девушку, она вступала в борьбу с самой Барабошевой. Артистка искусно сочетала задушевный лиризм с народным юмором. <…>
Как всегда, убедителен был А. Сашин-Никольский. Его персонаж — садовник Глеб Меркулыч — был убежден в «правоте своих суждений и непогрешимости поступков», даже воруя яблоки. И это было следствием не врожденных пороков, а незнания иной жизни, людей лучших, чем те, которые его окружали. <…>
Амос Памфилович Барабошев у Н. Рыжова «все время находился на грани, отделяющей реалистическую комедийность от гротеска и карикатуры». Он постоянно любовался собой и самовлюбленно слушал свой голос. Слова «дискант», «финансы», «преферанс» и даже «Никандра» он произносил на французский манер, усиливая носовой звук. Часто в его речи вместо «е» слышался звук «э». Когда Барабошев читал письмо Платона, он был упоен своим превосходством, искренне недоумевал, как это можно ему возражать. Благодаря интересным актерским решениям усиливалась сатирическая, а вместе с тем и идейная нагрузка спектакля». <…>
