Дон Карлос
О пьесе Шиллера «Дон Карлос» написал в своей книге «Дон Карлос, Инфант Испанский» филолог и председатель Театрально-литературного комитета Александринского театра Федор Батюшков (1857–1920):
«Дон Карлос» — одно из замечательнейших произведений современной нам эпохи; маркиз Поза стал по праву нарицательным именем известного миросозерцания, стоящего в тесной связи со свойствами характера, которого основная черта — душевное благородство; трагический конфликт, происходящий в душе дон Карлоса, — показатель величайшей жертвы, которую приносит личность принципам чести, долга и служения общему делу; Елизавета — воплощенный символ той женственности, которая в своем самопожертвовании вдохновляет на подвиги; Филипп II со своим неизлечимым пессимизмом «охранителя» — показатель того прошлого, которое во многом является еще и настоящим, но в своем колебании, под впечатлением пламенной веры Позы, открывающий нам просвет к разрешению социальных проблем будущего. <…> «Дон Карлос» создавался исподволь. Когда Шиллер обратился впервые, в 1782 году, по совету Дальберга к исторической повести Сен-Реаля, французского писателя XVII века, и в этой романической обработке эпизода из царствования испанского короля Филиппа II признал благодарный сюжет для драмы, он еще сам не отдавал себе ясного отчета в том значении, которое он со временем должен был придать данной теме. <…> Главное внимание поэта сосредоточено на личности дон Карлоса, y которого отец отбил невесту. Ему рисуется также суровый образ Филиппа II, семейного деспота, и трогательный облик королевы Елизаветы, жертвы условных отношений. В тени вырастает фигура коварного Альбы. На разработке этих четырех характеров должна была быть построена вся драма. Но Шиллер медлил с ее выполнением. <…> В том возрасте, в котором Шиллер работал над «Дон Карлосом», от 23 до 28 лет, человек еще складывается; основные черты его миросозерцания уже намечены, но, конечно, они еще не приобрели полной стройности и устойчивости при едва пробудившемся самосознании. Конечно, не новелла Сен-Реаля подсказала Шиллеру его гуманитарные идеалы, которые послужили главным содержанием последней обработки «Дон Карлоса», но именно занятия мрачной эпохой господства инквизиции и деспотичного монарха способствовали тому, что юный поэт прояснил себе свои положительные воззрения, работая над изучением явлений отрицательного характера». <…>
Фрагмент статьи Алены Карась «Трагический клоун» в «Российской газете» (2007 г.):
«Геннадий Бортников принадлежал тому неудобному, трагическому, высокому племени актеров, которых называют романтиками. Режиссер Юрий Завадский, первый исполнитель Калафа в вахтанговской «Турандот», сразу почувствовал в юном Гене Бортникове близкую себе природу и в 1962 году, по окончании Школы-студии МХАТ, пригласил его в свой Театр им. Моссовета. <…> Нервный, с пылающими глазами, с особой способностью жить и играть в высоком регистре, с удивительной и какой-то нездешней красотой, Геннадий Бортников мгновенно стал идолом, предметом поклонения восторженных зрителей и особенно зрительниц. В 1970-е годы он был одним из главных театральных властителей дум. <…> Он поставил и сыграл собственную инсценировку романа Генриха Белля «Глазами клоуна», в которой во всю мощь прозвучала его главная тема: трагическое несовпадение поэта, клоуна и толпы.
Высота и убожество духа — крайние степени человеческой природы — были ближе его актерской природе, чем реалистическое правдоподобие драмы. Быть может, поэтому, лишившись своего режиссера, войдя в эпоху, которая все меньше принимала крайности романтического стиля, Бортников из главных актеров своего поколения уходил все дальше в его арьергард. Его экзальтированная, приподнятая театральность все чаще казалась экзотической позой, жеманством. Его постепенно забывали, а взгляд актера становился все более трагическим».
