14 красных избушек
Из книги Алексея Варламова «Андрей Платонов»:
Главным достижением в драматургии, драматургическим «Котлованом» стала трагедия «14 красных избушек», которая кажется еще более пронзительной, чем «Котлован». И если в наиболее известной из платоновских повестей слышится мужской, сквозь стиснутые зубы сдерживаемый стон, то в «14 красных избушках» — женский плач навзрыд.
Из статьи О. Корневой и Л. Лебединой «…И вырастет душа мира!» Хроника всесоюзной творческой встречи» в журнале «Театральная жизнь» (№4, 1988):
На следующий день после спектакля «14 красных избушек» А. Платонова, поставленного в Саратовском театре имени К. Маркса Александром Дзекуном, обсуждение было действительно острым, нелицеприятным. Должно быть, и спектакль давал для этого больший повод, он был как бы более открыт для критики: и материалом — непривычный, неизученный, не имеющий еще сценического опыта Андрей Платонов, и стилем постановки, доверчиво-наивным, и, может быть, даже именем режиссера, которого хорошо знает театральная общественность России. Саратовский театр славится как боец и как борец за право открывать новые и неизвестные, «закрытые» до сих пор страницы нашей литературы и истории, за право на художественный поиск, на свой оригинальный сценический язык.
«Театр выступил в привычном для меня качестве — с позиции правды», — таким уважительным и определенно положительным отношением к событию — спектаклю по произведению Платонова — начала Татьяна Родина свое выступление на обсуждении. Здесь и возник острый спор о стиле спектакля А. Дзекуна, о чистоте и точности предложенного им жанра, о способах раскрытия актерами характера. Ведь все впервые: Платонов — это особый мир, в котором на поверхность выведены самые сложные, самые тайные движения души.<…>
Критик Владимир Фролов имел самое непосредственное отношение к появлению Платонова в Саратовском театре. «Вычислив», разузнав, что в архиве у критика есть платоновские пьесы, саратовцы настойчиво искали встречи с ним. Познакомившись с Дзекуном и поверив в него, Фролов добился у дочери Платонова, Марии Андреевны, разрешения на постановку. Итак, Владимир Фролов.
«Восхищаюсь мужеством и смелостью Александра Дзекуна. Он ведь шел ва-банк; три года назад никто и слышать не хотел о запрещенных комедиях Андрея Платонова. (В начале 30-х годов И. Сталин, прочитав рассказ Платонова «Усомнившийся Макар» и повесть «Впрок» — обе вещи были напечатаны в наших журналах, — резко отозвался об авторе: «Мерзавец, но талантлив!» После чего в печати появилась серия разносных статей, в которых Платонов фигурировал подкулачником и чуть ли не врагом народа. Оказавшись отовсюду выгнанным, изгнанным, он написал «14 красных избушек» и «Шарманку» — два своих комедийных шедевра, до сих пор находившихся в запрете.) И вот Дзекун ставит — «лита» ему не давали, Министерство культуры РСФСР заняло выжидательную позицию. Спасибо Саратовскому обкому, поддержавшему и Платонова, и Дзекуна.
Я был в Саратове, смотрел прогоны, видел и премьеру. Публика, до отказа заполнившая зал, в глубокой тишине слушала философски напряженный текст Платонова. Ведь в пьесе все в новинку: структура, язык, характеры — странные искатели извечного платоновского «смысла отдельного и общего существования». <…>
С удивлением прочитал, что Платонов «в своих пьесах упрямо оставался прозаиком», что пьесу «14 красных избушек» он создавал как «пьесу-кентавр, нечто промежуточное, «проза-драма». Это не так. Платонов — истинный драматург, сродни Гоголю. А что он сближает драму с прозой, так это с успехом делали и Толстой, и Чехов. Платонов предлагает новую модель сатирической трагикомедии, где в едином сплаве соединены публицистика, лирика, полемическая и язвительная ирония, где диалог таит в себе критические размышления о жизни. Стиль пьесы таков, что его сразу, с одного захода, не освоишь, потребуется немало времени для того, чтобы Платонов вошел в нашу сценическую культуру. Тут Дзекун первопроходец. Он пробует восстановить Платонова в правах драматурга, это ему в целом удалось.
Однажды Платонов сказал: «Из нашего уродства вырастет душа мира». Да, горька, уродлива, полна тревог и смертей жизнь в пастушечьем колхозе на берегу Каспия. Однако режиссер, осмысливая пьесу, подчеркивает главное: как бы ни была жестока муза Платонова, в спектакле горит, живет и страдает душа нового мира. Во всей сложности предстают перед зрителями тридцатые годы, психология и сознание людей, строящих новую жизнь, не до конца ими осознанную, с ее противоречиями, несуразностями, с различными «пустяками», из которых и складывается судьба народа.
Мудрый долгожитель — старик Эдвард Иоганн-Луи Хоз — пышная копна волос, живые глаза — всемирно известный ученый, знавший Карла Маркса, председатель комиссии Лиги Наций по разрешению Мировой экономической загадки, едет за Суенитой — председателем пастушечьего колхоза «14 красных избушек» — и становится строгим артельным счетоводом.
В этом казусе-абсурде — основной сюжетный ход. Платонов, а вслед за ним Дзекун, пользуясь им как драматическим приемом, развертывают огромную картину действительности, полную трагизма и невероятных происшествий. Правда жизни, боль реализуются режиссурой в бытовых и поэтических подробностях. Дзекун, думается, мог бы вслед за Лобановым повторить слова: «Я ставлю не про что, как обычно, а про кого». Кто этот Хоз, отказавшийся от почестей «Интуриста» и приехавший в разоренный колхоз разгадывать экономическую загадку века? Шарлатан, провокатор или же иностранный «босс»? Режиссер отдает этому персонажу центральное место в сценах первого и второго действия. Суенита улетела на аэроплане разыскивать с пограничниками «бантика» Ашуркова, ограбившего колхоз и обрекшего его на голод, а «дедушку» Хоза оставила своим заместителем. Сосредоточенный и важный Хоз подсчитывает убытки и трудодни, придирается к любому проявлению неряшливости и лени, разгильдяйства и невежества. Дзекун раскрыл и другую ипостась этого персонажа. Хоз — философ, которому интересны люди, потому так задушевен тон его диалогов с Филей Вершковым, Берданщиком, Антоном Концовым. Смысл этих разговоров разработан режиссурой полифонически, с выявлением каждого характера и включением его в многоголосье. Тут определяется главное: Хоз верит в социализм, хотя путь к нему и будет нелегок.
Артист А. Галко ведет эту роль умно, тактично, вглядываясь в сложность психологии своего героя. Умный, колючий и лирический Хоз — то скептик, то истинный поэт, то человек, проявляющий жестокую волю. Хоз Галко, как и Хоз Платонова, — персонаж из мифа и фантазии и в то же время — человек «повседневщины». Герои спектакля, как и пьесы Платонова, не делятся на «ангелов» и «дьяволов», они равны, эти пророки и «научные люди», бездельники-лозунгисты и всемирные странники. Казалось бы, совершенно простой мужичонка Филя Вершков Г. Аредакова становится пророком. В холщовой рубахе, тихо, не повышая голоса, Вершков принимает смерть. А когда Хоз спрашивает его: «Ну как там, на том свете?», он все с той же тихой житейской интонацией отвечает: «Да так, все те же пустяки…» Чисто платоновский тип Антон Концов, непутевый изобретатель, бездельник и ярый демагог, сыгран В. Метлиным остроумно, иронично.
Платонов верил в молодость нашего мира. Его мечта — Суенита: образ юной гармонической личности — женщины, тоскующей о материнстве и отдающей себя целиком строительству новой жизни. В ее поступках, слезах и радостях, даже в жестокости — женственность и гуманизм. На эту роль Дзекун пригласил актрису из Пензы Н. Мерц.
Спектакль по жанру назван «трагикомическая быль». Дзекун жанровую установку понимает широко, театрально, как притчу, как сказочную быль, ибо в пьесе Платонова в единстве слиты притча (смысловая иносказательность), трагические взрывы, чередующиеся с лирикой, романтикой и сатирой. Доминантой остается трагикомическое мышление, озаренное надеждой. Поэтому так светлы дали (художник Евгений Иванов), и живет музыка (Феликс Аронс использовал мотивы и ритмы из «Болта» Дм. Шостаковича и «Ревизской сказки» А. Шнитке), и слышны плач детей, крики чаек и шум моря. И потому так метафоричен финал: на Суениту, исстрадавшуюся от голода, хлынуло с внезапно заработавшего транспортера мощной струей зерно, рожь засыпает ее, опьяневшую от счастья…»
