Рассказ А.П. Чехова «Душечка»
Игорь Владимирович Ильинский — советский актер, режиссер театра и кино, мастер художественного слова (чтец), народный артист СССР, ученик великого театрального режиссера Всеволода Мейерхольда. Актер редкого комедийного дарования, мастер яркой эксцентрической игры. Силой обаяния, эмоциональной заразительностью своего исполнения он притягивал и располагал к себе зрителей не одного поколения. Ильинский прошел долгий путь к овладению мастерством актера-чтеца. И рассказы Антона Чехова в его исполнении — пример тонкого и внимательного погружения в текст писателя. В своих чтецких программах Ильинский достиг той глубины и в то же время чистоты, ясности и простоты в передаче мыслей и переживаний героев, к которым стремился на протяжении своего долгого творческого пути. Известный историк театра Павел Марков писал, что при всей «шаловливости игры Ильинского (Станиславский сказал о нем «актер-шалун») в нем постоянно присутствовала внутренняя серьезность», постепенно он отходил от условности, броской комедийной формы. Его все больше привлекал реализм. Его игра становилась более сдержанной, он больше работал над «содержанием», углубляя свое «понимание человеческой жизни».
Сам Ильинский о своих чтецких программах говорил: «Меня никто не учил, не режиссировал, все, что ни делал я в этой области, было исключительно моим, моим в каждом выборе, моим в каждом вздохе, в каждой запятой, в каждом решении. Все это было органически мое». И потому, например, в его исполнении рассказа «Душечка» мы ясно видим не только чеховских героев — Оленьку, Кукина, Пустовалова или ветеринара, но и самого Ильинского.
Игорь Ильинский обладал редким умением видеть текст, то есть видеть то, что он читал, он давал возможность увидеть глазами исполнителя героев произведения, увлекая слушателей, непрерывно ведя их за собой. Загадка исполнения Ильинского, что он, как никто другой, умел передать настроение, атмосферу конкретного произведения. В «Душечке» это нежность, теплота, состояние постоянного ожидания любви Оленькой. Оленька, душечка, как называли ее, была тихая, добродушная, жалостливая барышня. Эта женщина не видела себя вне объекта своей сладостной влюбленности, полностью растворяясь в нем. «Она постоянно любила кого-нибудь» и не могла прожить без привязанности и года. Эта наивная барышня думала и говорила словами своих мужей, собственных суждений у нее не было. Она мечтательно вздыхала о театре и восторгалась актерами, когда ее мужем был антрепренер, деловито рассуждала о тарифах и ценах, когда супругом становился продавец леса, сетовала о болезнях, когда выходила замуж за полкового ветеринара. А когда Оленька оставалась в одиночестве, то ни о чем не думала и ничего не хотела, ощущая лишь грусть и горечь, «как будто объелась полыни». И вновь оживала только в тот момент, когда очередная влюбленность трогала ее сердце.
Игорь Ильинский ни в кого не перевоплощался, почти не играл и не изображал персонажей. Однако мы ясно видели перед собой притягательную, милую Оленьку, ее белую шею с родинкой и покатые плечи, ее неспешные и робкие движения, слышали, как шелестит ее шелковое платье. Мы представляли себе и Кукина, тощего, малого роста, желтоватого лицом. Ильинский умел легкими штрихами (одним взглядом, движением, тоном) наметить душевные состояния, в которых пребывали герои: капризность антрепренера, строгость и важность ветеринара. Он сумел передать страх и печаль Душеньки, когда она узнала о смерти Кукина, ее тоску, когда она в одиночестве ожидала у окна Пустовалова, ее умиление, трепет, еле сдерживаемую нежность перед маленьким сыном ветеринара, к которому испытывала материнские чувства и «которому хотела отдать всю свою жизнь».
Ильинский сохранял авторскую интонацию, легкую чеховскую иронию, но прятал ее за своей собственной — лирической, ласковой. Он разделял чувства самой Душеньки, отсюда эта теплота и неспешность его повествования (актер словно бы смаковал, неторопливо любовался каждым словом Чехова о Душеньке), но и умел вовремя отстраниться. В рассказе Ильинского о детской наивности, доверчивости Оленьки чувствовались и умиление, и сожаление, и тоскливая задумчивость. Актер-рассказчик улыбался способности героини так беззаветно и преданно любить и в то же время сожалел о ее абсолютной зависимости, о ее простоте, которая постепенно оказывалась невыносимо скучна. «Все было так понятно в ее жизни, что никто не мог осудить ее».
