…И Аз воздам
В Малом театре более чем за двухвековое его существование возникла устойчивая традиция исторических спектаклей, в которых особое внимание уделялось венценосным особам. Жанр этот колебался от официозного имперского, до костюмного, исторического. Появление в пореформенное время XIX века трилогии А.К. Толстого о том, как монархия приводит страну к смуте, была отмечена независимостью взглядов поэта, драматурга, писателя. Трилогия, долго не проходившей цензуры при царствующей династии Романовых, существенно изменила представление об исторической драматургии и том, каким может быть спектакль на историческую тему. А.К. Толстой, в известной мере, спорил с официозной традицией монархического глянца.
В конце позапрошлого века при Николае II запрет был все-таки снят. Царствование Романовых стало поводом в театре не только для демонстрации любви к государю, но и поводом для объективного исторического осмысления.
После Октябрьской революции, после установления советской власти и расстрела царской семьи была введена жесткая цензура, которая поначалу вообще рекомендовала не ставить пьес, в которых действуют короли, цари и прочие венценосные особы. Со временем идеологические запреты ослабили свою хватку, но только не относительно последнего императора Николая II, которого если и изображали на сцене, то только сатирически. Факт беззаконного расстрела царя, его семьи из учебников тщательно изымался. Официальная версия убийства подавалась как историческая необходимость ради дела революции. Тема эта в числе многих других была советской властью табуирована.
Девяностые годы прошлого века прошли под знаком высвобождения от советской идеологии. Перестроечные процессы, принятие при М. Горбачева важных законов о свободе прессы, в частности, закона о печати, формулы «что не запрещено, то разрешено», — все это послужило тому, чтобы пересмотреть те вопросы истории, которые находились под строгим запретом.
Общество стало заново открывать историю государства российского. На сцене Малого театра в десятилетие, предваряющее новый миллениум, шла вся трилогия А.К. Толстого, инсценировка по его же роману «Князь Серебряный», помимо этого — «Царь Петр и Алексей» по «Детоубийце» Ф. Горенштейна, а также театр поставил пьесу великого князя Константина Романова «Царь Иудейский».
Появление пьесы С. Кузнецова «… И Аз воздам», написанной по заказу театра, который внес свои коррективы, работая над текстом совместно с автором, явилось закономерным в репертуарной стратегии, если вспомнить об историческом контексте тех лет.
Подзаголовок этой пьесы — «Последние дни семейства Романовых», указывает на конкретное время и место действия. Николай II (Ю. Соломин), его жена Александра Федоровна (Н. Корниенко), их дочери, мальчик-наследник (Никита Тихонов), доктор Боткин (Ю. Каюров), добровольно последовавший за царской семьей, вывезенной под Екатеринбург, находятся под арестом в Ипатьевском доме. Это — один полюс спектакля, и другой — революционная власть, которая, охраняя заключенных, ожидает решения из Москвы об участи царя и его семьи, обсуждает будущее, планирует собственные провокации. Эти два мира, которые прежде не пересеклись бы, в Ипатьевском доме встречаются лицом к лицу. Встречи эти разные: идеологически схватки царя с Войковым (В. Богин), споры Николая и Боткина с Вайнером (А. Михайлов), здесь и представители той части темного народа, требующие от Николая признать историческую вину как Авдеев (В. Борцов), здесь в охране и психически неполноценные как заика Сафонов (О. Куценко), вожделеющий царских дочерей. И вместе с тем, среди революционеров нет единства. Тот же Авдеев — комендант Дома особого назначения, сердечен к цесаревичу, забывает о том, что мальчик сын царя, а видит перед собою просто ребенка. Авдеев даже сочувствует болезни Алексея. Революционер Вайнер выдерживает с Боткиным (Ю. Каюров) споры о еврейском вопросе, в него западают пророческие слова доктора о будущем России. Вот что говорит Боткин: «Вам еще придется вернуться на путь абсолютной власти, но в кощунственном и кровавом искажении ее идеи. Абсолютная власть, лишенная Божьего благословления, — ничего страшнее мир не знал». Именно Вайнер — сторонник открытого суда над царем, а не тайного расстрела, тем более ребенка и невиновной обслуги императорской семьи, когда Юровский (В. Езепов) отдает приказ о расстреле, отказывается принимать участие в беззаконной кровавой расправе. Исчерпав все аргументы, этот интеллигент, пришедший в революцию вершить справедливость, снимает кобуру и кладет револьвер на стол. В этом жесте есть нечто большее: Вайнер, кажется, видит, что начало кровавому будущему страны положено, и царство справедливости — утопия. Он уже не вернется к своим товарищам.
Порой сцены, в которых революционеры, сидя за столом при тусклом свете лампы, в темноте уральской ночи, ведут свои напряженные диалоги, кажутся героями из «Бесов» Ф.М. Достоевского. Они понимают, что будут повязаны кровью, и часть из них боится оказаться крайними, как Белобородов А. Клюквина. Другие, как Голощекин (В. Бабятинский), будут без разговоров выполнять приказы начальства, в данном случае Ленина и Свердлова. Это — циник нового образца, бюрократ со стальными холодными глазами. Войкова В. Богина можно назвать младшим братом Петра Верховенского. Замутить дело, предпринять попытку спровоцировать Николая к побегу, чтобы расстрелять, насладиться, воспользовавшись ситуацией ареста царя, его унижением, начать идеологический спор с ним, чтобы безнаказанно оскорбить самодержца и его супругу, — все это с каким-то особым удовольствием делает этот человек в клетчатых брюках. Юровский В. Езепова жалостлив к собственной матери, боится, что она станет жертвой погромов наступающих белых, что не ускользает от взгляда Вайнера, но приказ о расстреле невинных, ребенка, для Юровского не проблема. В мирной жизни, глядя на такого, как он, трудно было бы вообразить, что этот человек с внешностью бухгалтера способен на столь иррациональную жестокость. Юровский лишен хоть какой-то рефлексии и, отдавая приказ о расстреле, не боится последствий.
Николая II играл Ю. Соломин. Заточение в Ипатьевском доме царь сносил с достоинством. Для него это время ареста — повод для осмысления и анализа прожитой жизни, тревоги за будущее государства. Он не оправдывал себя. Перед лицом угрозы Николай Ю. Соломина прятал беспокойные вопросы. Чем больше актер сужал роль царя до частной судьбы — заботливого отца и мужа, — тем очевидней представал перед зрителем последний российский император. Похожий на чеховского интеллигента, прячущий свою боль, готовый принять героически смерть, и потому, что так должно последнему в династии Романовых, и потому, что, пришло время идти на крест, на свою Голгофу.
