Я очень люблю поэму
«Горе от ума» Грибоедова. Мало того что я люблю Грибоедова, я люблю и самого Чацкого. И мне очень интересны те исторические персонажи, на которых ориентировался Грибоедов, когда писал свое произведение. Версий несколько, и все они представляются правдоподобными. С одной стороны, прототипом Чацкого называют Вильгельма Карловича Кюхельбекера — поэта, декабриста, друга
Пушкина. С другой — многое указывает на то, что прототипом выступил
Петр Яковлевич Чаадаев. Философ, мыслитель, наставник, по сути, всех декабристов и старший друг Пушкина, его ориентир во многих вопросах.
Скандал в связи с Чаадаевым поднялся после выхода его «Философических писем». В них он сетовал, что Россия не интегрируется в мировое пространство. Указом
Николая I автор был объявлен сумасшедшим, но в сумасшедший дом его не поместили. Каждый день к Чаадаеву приходил врач, у которого было особое предписание следить за ним.
Эта история получила огромный резонанс во времена Грибоедова, поскольку это был его «близкий круг», это были люди одной культуры. И, по сути, поэма «Горе от ума» стала последствием этого резонанса. Когда мы приступили к созданию оперы на основе этого произведения, я посчитал необходимым отразить эту историю уже в названии. Поскольку имя Чаадаева сейчас не так известно широкой публике, как это было во времена Грибоедова, то было принято решение назвать оперу «Чаадский» — и, таким образом, дать публике посыл. И критики, и зрители стали интересоваться историей названия. Мне это чрезвычайно приятно и я считаю, что таким образом свою функцию мы выполнили.
«Горе от ума» — знаковое произведение русской литературы, но оно не было широко представлено на оперной сцене. Поэтому я обратился к прекрасному композитору Александру Маноцкову. Я предложил вплести в музыкальную ткань знаменитые
грибоедовские вальсы. Все же Грибоедов был совершенно уникальным человеком — пронесся кометой, оставил «Горе от ума», невероятные дипломатические бумаги, которые очень интересно характеризуют наши внешнеполитические взаимоотношения. И два вальса. Мне кажется, тот факт, что люди слышат в спектакле откуда-то знакомую музыку, даже не зная точно, что это такое, добавляет особый эффект восприятия постановки, рождает у зрителя доверие к произведению.