Обыкновенная история
Фрагмент статьи Галины Волчек «Обыкновенная история», опубликованной в журнале «Вестник Европы» (2012 г.):
«Обыкновенная история» — первое обращение «Современника» к русской классике. Мне кажется, этот шаг подсказала логика внутреннего развития театра. Я обратилась за помощью к В.С. Розову, когда искала материал, и он посоветовал мне перечитать «Обыкновенную историю». Роман Гончарова удивительно совпал с тем, о чем я думала тогда: об этой цене, которую платит человек за свое выживание. Оказалось, что у Розова уже была инсценировка, которую он сделал давно, когда только поступал в Литературный институт.
Время требовало многое поменять в ней. Началась наша совместная работа. У меня была наглость, свойственная молодости, я предлагала какие-то смелые ходы, а Розов, с его огромным опытом и знанием жизни, был абсолютно открыт работе. Мы спорили, добавляли какие-то сцены, что-то вычеркивали. Для меня было очень важно с самого начала попытаться найти современные, острые подходы к классическому тексту, которые помогли бы сократить расстояние между сегодняшним днем и временем, когда происходит действие романа. Так, в спектакле был момент, когда Александру Адуеву, которого замечательно играл Олег Табаков, приходит ответ редактора на его стихи. Я предложила Розову вставить в этот ответ реальные строчки из статьи в «Советской культуре» о спектаклях «Современника». Виктор Сергеевич сопротивлялся, говоря, что так делать нельзя. Волновало его и то, что неэтично что-то дописывать к Гончарову, и ситуация, если автор газетного доноса опознает свои строки. Я потратила огромное количество энергии, чтобы переубедить уважаемого мной автора. В результате со сцены звучало: «Писатель тогда только напишет дельно, когда не будет находиться под влиянием личного увлечения и пристрастия. Он должен обозревать покойным и светлым взглядом жизнь и людей вообще, иначе выразит только свое «я», до которого никому нет дела». Никто, кстати, так и не понял, что это не Гончаров.
Мы много обсуждали с художниками Петром Кирилловым и Борисом Бланком, какой должна быть сценография. Для меня принципиальными были два момента — поворотный круг, вращающийся словно карусель, неизменно по одной и той же траектории, и антресоли, верхняя площадка, на которой над всем этим миром царила бы бюрократическая машина. Я изначально знала, что на этом балконе должны за столами в ряд сидеть чиновники в глухо застегнутых мундирах. В спектакле они получились своеобразным молчаливым хором — ритмично и слаженно передавали друг другу бумаги, штамповали их — отрывисто, громко, жестко, создавая вовсе не аккомпанемент, а необходимейшую часть действия.
Четкость и чистота формы были для меня невероятно важны в «Обыкновенной истории». Например, я пыталась весь спектакль построить на треугольных мизансценах, не допуская, чтобы они повторялись. Никому об этом не говорила — это была моя собственная, внутренняя задача. Хотелось найти четкую геометрию, симметрию, которая рифмовалась бы с ритмичным стуком штампов. Все вместе работало на образ государственной машины, которая переехала, сломала человека. Сломала этого восторженного романтика, юного, честного мальчика с голубыми глазами и по-детски пухлыми щеками, открытого миру, самозабвенно читавшего «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы». Именно машина превращала его в жесткого безнравственного прагматика.
Как в ситуации всеобщего оцепенения, разрушительного цинизма, омертвелой бюрократии, ушлого и умелого приспособленчества сохранить в себе человека, как в этом мире стертых, серых лиц попытаться отвоевать лицо собственное, ни на кого не похожее — вот главные вопросы спектакля. «Обыкновенная история» была историей поражений, историей конформизма. Вся ее трагичность — именно в ординарности и закономерности происходящего. История, случившаяся с Сашенькой Адуевым, обыкновенна, она вторична, третична, она не исключение из правил, она само правило. Переламывают тех, кто переламывается.
Премьеру мы выпустили как-то на удивление легко. Не было мучительных сдач. Как-то лихо проскочили мимо цензоров из Министерства культуры. Сделали вид, что не заметили. Вокруг закрывали один за другим спектакли — «Смерть Тарелкина» Петра Фоменко, «Доходное место» Марка Захарова… Нас пропустили. Для меня до сих пор загадка, почему это произошло».
