Учитель словесности
«Учитель словесности» В. Семеновского — спектакль по «Мелкому бесу» Ф. Сологуба. Имя главного героя романа — Передонова — подтолкнуло к рождению понятия: «передоновщина», новый вариант уже знакомых типов — Фомы Опискина, Иудушки Головлёва, в своём, разумеется, роде, героя нового века.
Став именем нарицательным, широко известным, герой «Мелкого беса» однако не вошел в обязательную школьную программу, возможно, из-за постоянного нарушения им норм приличий. Гимназический учитель литературы, которая — наше все, стал синонимом презрения принятых моральных норм при бесконечных его красноречивых разговорах и декларациях относительно необходимости самого неукоснительного соблюдения всех этих правил. Один из критиков, откликаясь на мхатовскую премьеру, успела заметить, что автор инсценировки Валерний Семеновский не без риска затеял «совместно с Передоновым и Ко разнузданное игрище в поминки по русской словесности. Которые правит, между прочим, ее, словесности же, учитель» (И. Алпатова).
Вольность, с которой Семеновский обходится с речами Передонова, так и хочется назвать хлестаковской. Многое дописал, понавставлял такого, о чем Передонов из романа Ф. Сологуба и слыхом не слыхивал, да и не мог он ни о чем таком ни слышать, ни знать. Речи героя превратились в своего рода центон, где есть место и Державину, и Пушкину, Лермонтову, Некрасовву, Толстому, Чехову, Горькому и даже товарищу Сталину. В другой статье по этому поводу было сказано, что для Передонова русская литература — это один великий Пантеон, полное собрание трупов, канонизированных и безопасных.
Режиссер Николай Шейко, кажется, сам — оттуда, из той эпохи Арлекинов, Коломбин и Пьеро. Знаток театра итальянской комедии масок, он его дух и любовь к нему воспринял от героев Серебряного века, через Сомова, Кузмина, Блока… Передонов — оборотная сторона красот и стилистической выспренности, утонченности и разнообразной игривости тех лет, воспетых и проклятых не одной Анной Ахматовой. Финал спектакля — маскарад, хоровод ряженых: все герои облачаются в карикатурно узнаваемые одеяния русских писателей. Маскарадом можно назвать и жанр спектакля в целом, где пластику актерам ставил знающий толк в стилистических изысках Сергей Грицай.
Сценография Давида Боровского — на редкость лапидарна. Колонна в центре, серый ворсистый ковер, под которым так легко спрятаться страшной недотыкомке — бреду, мороку, помутнению рассудка Передонова. Над залом склоняется, позволяя увидеть каждому в нем себя — кривое зеркало, к тому же оплеванное главным героем. В кого метился? В себя? В недотыкомку? В нас — через столетье?
Здесь каждому — свое отражение. Сестры Прозоровы криво переломились, изогнулись, оборотясь в сестер Рутиловых (Кристина Бабушкина, Наталья Попова, Алена Семенова), при случае — встающих в знаменитую мхатовскую мизансцену. С каким упоением, самодовольством декламирует Передонов — Гвоздицкий великие строчки Державина: «че-ервь», «ра-аб», «тва-арь»… Пьеса Семеновского первоначально так и называлась: «Тварь», но потом сочли такое название коммерчески невыигрышным. Здесь все живописны — и бесформенная Варвара (Ольга Барнет), приплевывающая в чашку с кофе, чтобы соответствовать пожеланию хозяина видеть кофе с пеночкой. И Преполовенская (Александра Ислентьева), эмансипе, без пяти минут феминистка, мгновенно откликается на вскользь брошенное про амур де труа: «Труа как минимум!». Этим призывом мгновенно воспользуется кудрявый Павлуша (Павел Ващилин), не прячась в дальний угол — а здесь же, на рояле. Словами здесь жонглируют, играют все. При случае Преполовенская, которая о себе говорит в среднем роде (!), спрашивает Варвару: «Ты русская красавица, а он идиот — зачем тебе жизнь с идиотом?» Ох, уж этот веселый, веселый, веселый Серебряный век, беременный сразу аж тремя революциями. «А тут, вижу, мужик идет с базара, — разглагольствует Рутилов (Сергей Колесников), — и несет… — Неужто Белинского? — И Гоголя!» Всё — шуточки, одна на все про все арлекинада, забавы кабаретьеров. Почти каждого персонажа режиссер доводит до карикатурной «нижины» (или наоборот — вышины): Варвара — уж если немытая и нечесаная, так непременно еще и храпит, разинув рот, а когда орет — так до хрипа, а передвигается — выставив до невозможности, точно имеет особый раздвижной механизм, — свою арьергардную часть. Живописный этот хоровод заключает являющаяся ненадолго, но срывающая свою порцию аплодисментов старейшая актриса мхатовской труппы Кира Головко. Она играет Коковкину. Его Превосходительство (Игорь Васильев) — какой-то салтыковско-щедринский герой, из глуповских градоправителей, а красная физиономия директора гимназии (Владимир Краснов) не оставляет надежд на его способность трезво оценить происходящее. Не маленькие люди Гоголя или Достоевского, а — совершеннейшие ничтожества, жалости и сочувствия не достойные.
В центре всего этого «дурного маскарада» — учитель словесности Передонов в исполнении Виктора Гвоздицкого, ставшего для режиссера выразителем его мыслей и чувств, всегдашней первой скрипкой в его всегда изобретательно оркестрованных партитурах. Как не вспомнить, что он же был Арбениным в его «Маскараде» во МХАТе, а теперь Лермонтов возникает в хоровом исполнении, когда распевают — от сердца, от всей души — «Белеет парус одинокий…». Гвоздицкий играл так, что перед глазами переливалась, сверкала бесчисленными гранями мрачная, черная душа русского Серебряного века, — чтобы не застило глаза от его великолепия. То кукиш свой протягивает Варваре, требуя целовать его. И она — целует. Бессовестно третирует женоподобного Сашеньку (Роман Гречишкин). А когда сходит с ума — его жалко, безумие точно сдувает всю его пакостную природу, пакость сдувается, а маленький человек — беспомощный, жалобный — остается.
